|
Воспитание
началось с «обенто» — коробочки с обедом, которую каждая мамаша
должна приготовить ребенку утром. Оказалось, содержимое моей
коробочки
не соответствовало требованиям.
— Обед должен быть приготовлен из
24 видов продуктов, рис не должен разваливаться, а быть липким, —
объяснила мне заведующая. — А крашеная картошка (по-нашему —
свекла) вредна для здоровья.
После нескольких моих неудачных
опытов по приготовлению еды я была приглашена на учебу в дом одной
образцовой мамы, где собирались родительницы всех детей нашего
маленького (23 ребенка и 3 воспитателя) детского сада.
— Селедка, тушенная с саке, — это
экономично, — объясняли мне по ходу урока. — Гобо (съедобный
корешок) — это полезно, а хиджики (разновидность водорослей) — это
вкусно.
Здесь же была проведена и «лабораторная
работа» — на столе появилась выполненная по всем правилам «мамского»
устава «обенто». И хотя я с ужасом поняла, что при всем желании не
смогу все это ни съесть, ни приготовить, и попросила об
индивидуальной диете, на все мои просьбы последовал по-армейски
лаконичный ответ: «Нужно есть все».
Возражать,
как я убедилась потом, было бесполезно: в Японии принято жить по
правилам группы. Для домохозяек «мамский» коллектив — это и есть
та группа, уставу которой надо беспрекословно подчиняться. Не
нравится — уходи. Естественно, вместе с ребенком.
Попытки словчить здесь не проходят.
В результате долгих хождений по магазинам я составила дочкин «обенто»
из покупных кушаний. И хотя они полностью соответствовали уставу,
дочке (при всех детях) и мне (по прибытии автобуса с детьми к
моему дому) было сказано: «Если мать не готовит ребенку еду своими
руками — значит, она его не любит».
Нельзя сказать, что ко мне плохо
относились. Наоборот, старались помочь. Просто правила для всех
одни. И для родителей, и для детей.
— Ваша дочь не выполнила норму на
взятие высоты, — строго сказала заведующая.
Речь шла не о прыжках в высоту.
Просто наше чадо, ставшее уже четырехлетним, при подъеме на гору
пустило слезу. Наказание было суровым: всех уличенных в слабости
детей вместе с родителями (один папа и шесть мам) отправили на
самую высокую в Саппоро гору.
— Отпустите руку ребенка. Она
должна сама. — Приказ прозвучал откуда-то сзади прямо на склоне
горы, на котором я рядом с дочкой карабкалась по шатким камням с
красными пометками для обозначения безопасного от камнепадов пути.
«Сами» дети должны почти все,
причем с самого нежного возраста. В детском саду нет уборщицы —
дети сами моют пол, вытирают со стола. Раз в месяц они сами себе
готовят еду — жарят рыбу, лепят лепешки из риса. Для них это игра.
Лениться и капризничать — стыдно. Об этом знают и дети, и родители.
— Есть какие-нибудь вопросы или
предложения? — Финальная реплика заведующей на родительском
собрании явно носила риторический характер: все и так опустили
головы (провинилась с «нормой высоты» не я одна).
По неопытности проявляю либеральную
инициативу:
— Можно было выбрать гору попроще...
— А сколько вам лет? —
незамедлительно последовал контрвопрос.
Увы, в команде провинившихся я
оказалась младшей. А это значило, что дискуссия закончена.
— Почему вы молчали? Разве вы со
мной не согласны? — пытала я после собрания одну из мам.
— Конечно, согласны, — ответила она.
— Но всем нам было стыдно. Наши дети оказались не на высоте. К
тому же на собрании принято говорить только в том случае, если
вопрос адресован конкретно к тебе.
Все мои «товарки» по детскому саду
были мне незаменимой подмогой. Они учили меня сидеть по-японски,
правильно выбирать кимоно и, самое главное, — вести себя в
коллективе.
— Нельзя говорить только «нет», —
наставляла меня одна из них. — Придерживайся формулы «нет-нет-да».
Говоря «нет», всегда улыбайся: во-первых, потому, что мы, японцы,
сначала видим, а потом слышим, а во-вторых, серьезное «нет»
считается здесь очень невежливым.
Впрочем, на собраниях они снова
становились членами «мамского» коллектива, и у меня всегда
возникало ощущение, что они стесняются «выдать» наши с ними
доброжелательные отношения. Впрочем, собрания к этому и не
располагали.
На единственном плановом собрании,
которое я высидела до конца, сказать мне было просто нечего. На
повестке дня стояли вопросы об «обенто» и о том, как чистить детям
зубы. Доклады и содоклады по этим двум вопросам длились более трех
часов. Потом мамы расселись полукругом, а председательствующая,
сев напротив, перешла к вопросу о детских книгах. Она прочитала
вслух с выражением одно из познавательных сочинений о том, как
возвращается в природу то, что было съедено разными животными. По
окончании чтения все разразились бурными аплодисментами: теперь
ясно, как надо читать ребенку. Не поняв, что вызывает такой
восторг, я не стала хлопать со всеми. И тогда сидевшая рядом мама
взяла меня за запястья и похлопала моими руками — чтобы
приобщилась к коллективу.
— Кстати, вы уже получили тексты
детских песен, которые мы будем петь на следующем собрании? —
спросили меня друзья.
От «спевки» я, однако, отказалась.
Побывав на собрании, я как бы сказала одно «да» коллективу, и
теперь у меня в запасе оставались два «нет».
Ощущение, что меня по второму разу
сдали в детский сад, не покидало меня даже дома. По воскресеньям к
нам домой стала приходить без обязательного в Японии
предварительного звонка командированная коллективом мамаша с
детьми. Цель визита — воспитательная: отучить меня от дурной
привычки долго спать по воскресеньям. Журили за то, что дочка в
саду поцеловала в щеку своего друга Кеске. Пытались во время
детского спортивного праздника поставить босой в октябре (!) в «мамский»
строй, громко скандируя призывы в мой адрес. Стоявшая неподалеку
моя приятельница, прожившая несколько лет в России, сказала, что
выкликаемое в 70 ртов «Гамбаре!» («Постарайся!») в той ситуации
способно было заставить разуться даже умирающего японца.
Увы, я не японка. И даже захоти я
из уважения к «чужому монастырю» — стране и ее традициям — стать
японкой, это все равно было бы невозможно. Впрочем, за то, что и
моя дочь бегала вместе со всеми босиком и в шортах в октябре, я
детскому саду все-таки благодарна, как благодарна каждая мать за
здорового ребенка. Но не снимать же мне сапоги из благодарности?!
Мой и дочкин окончательный уход из
детсадовского коллектива был вызван вроде бы совсем уж пустяковой
причиной — я отказалась состричь кудрявые хвостики на дочкиной
голове. Борьба вокруг хвостиков была долгой: два месяца все мамы
при встрече напоминали мне — волосы ребенку неплохо бы подстричь.
И этот отказ окончательно поставил меня вне рамок коллектива.
Выходов из этой ситуации, по японским правилам, только два:
подчинение или уход из группы. Дочка, находившаяся внутри
коллектива, поняла это намного острее меня: состригла себе клок
волос сама. Мне показалось, что она начала стыдиться меня — такой
непохожей на всех остальных. И тогда я поняла, что надо уходить.
Мы ушли в муниципальный «хойкуэн» —
проще говоря, в «продленку», где дочка, как и другие дети, жила в
своем мире, который пересекался с миром взрослых только по вечерам.
Здесь дочка смогла жить среди детей без аскетического воспитания,
а я опять стала взрослой.
P.S.
—
Неужели вам все нравилось и вы со всем были согласны? —
поинтересовалась я у мамы из «етиэна».
— Конечно, нет. Но чтобы
перейти в другой сад, нужно платить. К тому же переход из одного
сада в другой из-за несогласия — это пятно на репутации. Если
честно, я вам завидую.
Оксана РАЗУМОВСКАЯ
«Московские новости» | 